![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
Aug. 16th, 2007 05:26 pmВернулась из Питера, полумертвая от усталости. Туда ехала в ночь, когда случился теракт. В сидячем душном вагоне. Из-за происшествия с "Невским экспрессом" наш поезд пошел в объезд через Псков, поэтому опоздал в Петербург на сутки. Я, не выдержав этой медленной пытки духотой, безводьем и неопределенностью, сбежала с поезда и поехала из Старой Руссы на такси. О безобразном отношении к людям надо писать отдельный коммент, но у меня на него сейчас нет сил.
Вторую ночь запланированного путешествия провела в разговорах на разные темы и тоже почти не спала. Третья ночь - тоже в поезде. Поэтому сейчас после трех практически бессонных ночей я почти ничего не соображаю и единственное чего хочу - принять горизонтальное положение...
Эта печальная годовщина прошла для меня легче, чем обычно. Как ни странно, 21 июня в этом году на душе было во много раз хреновее, чем 15 августа. Наверное, потому что вчера я постоянно была с друзьями киноманами. Весь день. Вместе как-то легче... И поется, и дышится. Ребятки киноманы, я вас люблю! Что бы я делала без вас - не представляю...
Сейчас читаю френдленту за последние три дня, в каждом журнале натыкаюсь на мемориальное "15.08.1990" и сердце взбрыкивает, словно пытается взять реванш за вчерашнее спокойствие. Фиг! Витя жив! - повторяю я себе. И пусть больно, пусть дыра в груди не зарастает и не рубцуется. Все равно - он жив. Такие люди не умирают. Дикое несоответствие Жизни, которую чуешь каждой клеткой организма, и нелепого факта смерти, представленного на Богословке могильной плитой, с каждым годом все ярче. Приезжаешь, кладешь цветы рядом с фотографией, садишься на пару минут, чтобы перевести дух, помолиться (и чтобы никто не заметил твоих слез). И вдруг понимаешь - могила, памятник, даты всего лишь дымовая завеса. Смерть за 17 лет так не взяла над ним верх. Душа его всегда где-то рядом, тепло и свет его улыбки до сих пор согревают, его песни до сих пор звучат громче и лучше, чем голос совести. Он снова и снова вытаскивает из ям, не позволяет скурвиться и продаться, не дает расслабиться и впасть в отчаянье. Он по-прежнему - и совесть, и нежность, и улыбка. К нему по-прежнему идут за помощью, за советом, за теплом и за любовью. И находят, что характерно. Неприкаянные, нелюбимые, непонятые дети находят у него - живого! - свет и силы. Со стороны кажется - идут на могилу мертвого человека, как делают тысячи других. А на самом деле они также, как и я, идут к нему живому. На кладбище лучше всего понимаешь смысл избитого "Цой жив!". Там лучше всего понимаешь, что настоящая реальность - не в черном камне с датами, а именно в избитом лозунге. Цой и смерть до сих пор несовместимы.
Витя жив, господа. Натурально. Даже не сомневайтесь. Смерть бессильно скрежещет челюстями, который год упрямо показывая круглую плиту и памятник с датами, а ни фига не может сделать. Ни с живой, бессмертной его душой, ни с людьми, которые все эти годы знают его только живым.
Люблю тебя, Витя. Знаю, чую - ты где-то рядом. И так будет всегда, потому что у меня нет сил тебя отпустить. Дышать будет нечем и незачем.
Вторую ночь запланированного путешествия провела в разговорах на разные темы и тоже почти не спала. Третья ночь - тоже в поезде. Поэтому сейчас после трех практически бессонных ночей я почти ничего не соображаю и единственное чего хочу - принять горизонтальное положение...
Эта печальная годовщина прошла для меня легче, чем обычно. Как ни странно, 21 июня в этом году на душе было во много раз хреновее, чем 15 августа. Наверное, потому что вчера я постоянно была с друзьями киноманами. Весь день. Вместе как-то легче... И поется, и дышится. Ребятки киноманы, я вас люблю! Что бы я делала без вас - не представляю...
Сейчас читаю френдленту за последние три дня, в каждом журнале натыкаюсь на мемориальное "15.08.1990" и сердце взбрыкивает, словно пытается взять реванш за вчерашнее спокойствие. Фиг! Витя жив! - повторяю я себе. И пусть больно, пусть дыра в груди не зарастает и не рубцуется. Все равно - он жив. Такие люди не умирают. Дикое несоответствие Жизни, которую чуешь каждой клеткой организма, и нелепого факта смерти, представленного на Богословке могильной плитой, с каждым годом все ярче. Приезжаешь, кладешь цветы рядом с фотографией, садишься на пару минут, чтобы перевести дух, помолиться (и чтобы никто не заметил твоих слез). И вдруг понимаешь - могила, памятник, даты всего лишь дымовая завеса. Смерть за 17 лет так не взяла над ним верх. Душа его всегда где-то рядом, тепло и свет его улыбки до сих пор согревают, его песни до сих пор звучат громче и лучше, чем голос совести. Он снова и снова вытаскивает из ям, не позволяет скурвиться и продаться, не дает расслабиться и впасть в отчаянье. Он по-прежнему - и совесть, и нежность, и улыбка. К нему по-прежнему идут за помощью, за советом, за теплом и за любовью. И находят, что характерно. Неприкаянные, нелюбимые, непонятые дети находят у него - живого! - свет и силы. Со стороны кажется - идут на могилу мертвого человека, как делают тысячи других. А на самом деле они также, как и я, идут к нему живому. На кладбище лучше всего понимаешь смысл избитого "Цой жив!". Там лучше всего понимаешь, что настоящая реальность - не в черном камне с датами, а именно в избитом лозунге. Цой и смерть до сих пор несовместимы.
Витя жив, господа. Натурально. Даже не сомневайтесь. Смерть бессильно скрежещет челюстями, который год упрямо показывая круглую плиту и памятник с датами, а ни фига не может сделать. Ни с живой, бессмертной его душой, ни с людьми, которые все эти годы знают его только живым.
Люблю тебя, Витя. Знаю, чую - ты где-то рядом. И так будет всегда, потому что у меня нет сил тебя отпустить. Дышать будет нечем и незачем.
